О Петре Яковлевиче Анурине
Воспоминания внука художника. Продолжение
Назад
Мне было четыре или пять лет, когда дед заболел туберкулезом.
Видимо, дало о себе знать детство и военные годы. Какое-то время
находился на лечении в Сокольниках, в 7 туберкулезной больнице.
Родители, навещая деда, пару раз брали меня с собой. Естественно, в
то время я не понимал, почему дедушка живет не дома, а где-то в
другом месте. Но детская память прочно "зацепила" двух - трехэтажные
больничные корпуса из красного кирпича, прогулки в парке, причем, на
плече у деда нередко присутствовал мольберт. Остались и зарисовки
этого периода, выполненные на территории больницы. С одним из
докторов (ни фамилии, ни имени я не запомнил) сложились дружеские
отношения, и он впоследствии неоднократно бывал в мастерской. Помню
стеклянный флакон с химиопрепаратом (возможно, с фтивазидом),
который долгое время лежал у деда в ящике рабочего стола. Меня очень
интриговали шоколадного цвета крупные таблетки, так и тянуло
попробовать на вкус, аналогия с шоколадным драже была полная.
Спрашивал деда - можно ли? Получая каждый раз отрицательный ответ,
все же пробовал втихую - покрытие таблеток было сладким на вкус. К
счастью, тема болезни была закрыта, и больше к фтизиатру дед не
обращался.
У деда был исключительно легкий характер, хотя, моя бабушка,
которая прожила с ним всю жизнь, этого мнения не разделяла.
Я не могу вспомнить моментов ни злобы, ни агрессии, ни негатива
по отношению к другим людям, которые исходили бы от него.
Спокойствие и смирение - почти библейское. Хотя в Бога дед не верил
до конца дней своих. Или мне так казалось... Мне кажется, основой его
спокойствия, умиротворенности, внутренней свободы была любовь и страсть - к живописи,
к делу, которому он посвятил всего себя. На суету не оставалось времени, сил и желания.
Вспоминаю интересный случай с дедом, о которым рассказывала
моя мама, дочь художника. В начале семидесятых годов, в одном из
городских парков дед нашел забытую увесистую папку
министерского вида. Папка была заполнена проектными и
финансово-отчетными документами о строительстве автозавода
ВАЗ в Тольятти. Видимо, подгулявшая делегация
" с Волжских просторов" исхитрилась потерять. Скандал страшный,
для виновников дело могло кончиться тюрьмой. Дед не понес документы
в милицию, давая таким образом делу официальный ход.
Спокойно, вечером, из дома, он позвонил на автозавод
(благо выход на межгород был) и через несколько дней взволнованный
и ошалевший от радости "гонец" папку забрал,
оставив бутылку коньяку.
"А мог бы автомобиль потребовать в замен" - шутил дед.
Я учился в 6 классе, когда в школе появилась новая
молодая учительница русского языка и литературы - Вера Викторовна Варшавская.
Вскоре она стала нашим классным руководителем. В отличии от большинства
педагогов (да простят меня мои школьные учителя) Вера Викторовна
была интеллигентным человеком, любящим и уважающим своих учеников.
Как то к слову пришлось сообщить ей, что мой дед - художник.
Молодой учительнице стало очень интересно побывать у деда,
и однажды, весенним днем, после занятий в школе я повез свою
классную руководительницу в мастерскую. Как же долго они беседовали!
Мне, честно признаться - было скучновато. На память о визите дед
подарил Вере Викторовне небольшой весенний пейзаж - изображение ивы у воды.
Вера Викторовна в
нашей школе проработала недолго. Ввиду своей интеллигентности и либерализма была она "белой вороной" в учительском коллективе. Хочу надеется, что у этой замечательной
женщины в жизни сложилось все удачно!
Впоследствии я нередко приезжал к нему в мастерскую,
часто мы вели долгие беседы обо всем на свете.
Однако были и "запретные" по каким то причинам темы.
Так, про свое детство, службу в армии, войну, которую он прошел
с первого по последний день дед рассказывал очень мало и
неохотно. Моему детскому сознанию хорошо запомнились праздники,
празднование которых было определенным семейным ритуалом. Таких
праздников было не так уж и много - это 7 ноября, который
вдобавок совпадал с днем рождения бабушки, 1 и 9 мая. Остальные
официальные праздники - как получиться. Эти
праздничные даты были теми немногочисленными днями в году,
когда дед оставался дома, по крайней мере в первую половину
дня. Стол вполне традиционный для своего времени - винегрет,
квашеная капуста, отварная картошка, селедка с луком.
Была и выпивка. Количество которой строго лимитировалось
бабушкой. Работал черно-белой телевизор, наполняя комнату
звуками военного оркестра с Красной площади. В кругу семьи,
дед, расслабившись, позволял себе высказывания о существующем
строе и правительстве. Высказывания резкие и нелицеприятные.
Фронтовик, коммунист, он все же был вынужден подчиняться и
подстраиваться под существующую конъюнктуру в искусстве, а
конкретно - в Московском союзе художников. Будучи
председателем индустриальной группы МОСХ, нередко выезжал
на производства. Существовал план, по которому каждый
художник должен был "сдавать" определенное число
индустриальных рисунков. Некий госзаказ. И конфликтовать
с существующими порядками решался далеко не каждый -
не видать бунтарю ни персональных выставок,
ни каталогов, утверждение на печать которых в
государственной типографии требовало визы "органов", ни
положительных рецензий на полотна, ни карьерного роста.
Фанфары отзвучали, телевизор выключался,
и на столе к чаю появлялись восхитительные бабушкины пирожки.
Никогда и нигде в жизни не было пирожков вкусней!
После чая дед вместе с моим отцом, а порой и со мной
отправлялись в мастерскую, где по тихому праздник
продолжался. Также запомнился Новый год, традиционная живая елка
(жидкие полуосыпавшиеся ветки - а другую невозможно было найти в городе в 70ее годы).
Дед торжественно приносил елку в дом и укреплял ее на самодельной деревянной крестовине в большой комнате.
Игрушки и лампочки такие же, как в миллионе других московских квартир. Но детское воображение запечатлило
все это как самую интересную сказку. Так и вошел в мою память Новый год - запахами елки, мандаринов, разноцветным дождиком из
алюминиевой фольги (лавсановая блестящая пленка была в дефиците). Подарками, которые дед для меня носил и клал под елку еще несколько дней
после праздника.
Дед выпивал. И это, как я понял много позднее, было маленьким семейным позором.
По рассказам моей бабушки и мамы, до армии дед к спиртному не прикасался. Попробовал в
первые алкоголь на войне, которую он прошел с первого до последнего дня. Да как-то и втянулся,
тем более, что в его творческой среде это и пороком не считали, не авиадиспетчерами работали.
В моей детской памяти все это отложилось довольно своеобразно, совершенно не так, как это представляли взрослые,
в частности, моя бабушка (соответственно, жена П.Я. Анурина). Если дед задерживался, бабушка начинала ворчать,
"мол, выпивши придет, будет тапками по коридору шаркать туда-сюда, такой-растакой старый хрычь…"
Иногда бабушка пересказывала мне "смешные" ситуации, в которые попадал дед, будучи выпивши. Например,
как уснул на стуле, снимая ботинки. Или, перепутав часы, в двенадцать ночи решил, что уже утро и встал собираться в мастерскую.
Поскольку дед во хмелю был абсолютно неагрессивный, добрый, никогда никому своего общества (и разговоров) не навязывающий,
а тихо ужинающий и ложащийся спасть, я воспринимал все происходящее… как бы выразиться точнее… как его смешное и безобидное чудачество.
Привычку, которая приводила лишь к "ироническому ворчанию" бабушки.
В моем детстве люди старшего поколения, окружавшие меня, практически все знали про войну не понаслышке. И тема войны в их разговорах, воспоминаниях, мыслях воспоминаниях присутствовала всегда. Для меня, родившегося в 1971 году, данная тема была всего лишь абстракцией, чем-то далеким и неконкретным, я никак не мог соотнести события войны со своими родными, которые прошли через это. За год до моего рождения, родители вместе с дедом отправились в автомобильную поездку по северо-западу России, остановились и заночевали в Новгородской обрасти, в окрестностях озера Ильмень. Как раз там, где дед учувствовал в боевых операциях и был контужен. Бои шли в районе Старой Руссы и Мясного бора. В апреле 1942 года в районе Мясного Бора в окружение попала 2-я ударная армия Волховского фронта, при попытке прорвать окружение в сторону деревни погибло много советских солдат. Дед был связистом, и во время сражения тянул телефонный кабель по окраине поля. Катушка с кабелем располагалась на спине, она то и спасла деда от осколка снаряда, который, разбив катушку, не причинил никакого вреда. Взрывной волной же деда контузило.
Далее привожу слова моего отца, рассказавшего про поездку по этим местам: «… с утра Петр Яковлевич Анурин предложил мне съездить к месту боя. Проехали окольной дорогой от Старой Руссы, берегом озера по направлению к Мясному бору. Проехали прилично, пересекли узкоколейную ветку железной дороги. Петр Яковлевич попросил остановить… сообщил, что он – вспомнил и узнал то поле, на окраине которого был ранен. Он вышел из автомобиля и пошел пешком, один, через перелесок, заросший Иван-Чаем, потом наискосок – через поле… Спустя пару часов вернулся к машине за мольбертом... Ушел и до глубокой ночи не возвращался...».
В настоящее время в районе деревни «Мясной бор» на трассе Москва - СПб установлен мемориал советским войнам.
… Без малого двадцать лет прошло, как деда нет на свете. В 2014 году будет сто лет со дня его рождения.
По мере того, как будут вспоминаться новые эпизоды, связанные с моим дедом, данный текст будет продолжен…
май 2011 - март 2012
|